Орнитолог – “целинник” в горах Тянь-Шаня

Наталья БОРОВАЯ
Как легко и непринуждённо течёт беседа под перестук колёс. Отправляясь прошлой осенью в Ташкент на зоологическую конференцию памяти Николая Зарудного, я оказалась в одном купе с известным казахстанским учёным-зоологом, доктором биологических наук, профессором Анатолием Фёдоровичем Ковшарём. Задумка подготовить материал об этом удивительном, очень деятельном человеке витала в воздухе давно, но, как мне казалось, у меня всё было недостаточно информации.
Погружаясь в изучение биобиблиографии Анатолия Фёдоровича, и вовсе беспокоилась, как бы не упустить в разговоре главных вех в жизни и в то же время, говоря о глобальном, не «спрятать» от читателя его душевных человеческих качеств – доброты к людям, понимания, терпения.
Только имея в запасе сутки времени в компании Анатолия Фёдоровича и других учёных, я спокойно могла задавать самые философские вопросы, которые в другое время казались бы излишними. А где, как не в поезде, можно поразмышлять о прошлом и поговорить о будущем?

Анатолий Фёдорович, совсем недавно вышел первый из семи планируемых выпусков тома «Птицы» из 30-томной серии «Фауна Казахстана». Вместе с дочерью Викторией вы вот уже много лет издаёте зоологический ежегодник «Selevinia», а сейчас вместе с соавторами готовитесь выпустить полевой определитель птиц Казахстана. В 2015 году в Алматы задумано провести Международную орнитологическую конференцию, и вы там главный организатор. Прочитав только это, неискушённый читатель может подумать, как здорово всё в науке нашей страны, в частности в орнитологии. Но мы-то знаем, каких титанических усилий вам всё это стоит. Сегодня учёные вынуждены искать гранты, выигрывать тендеры… Что же в действительности происходит в сегодняшней науке?
– Происходит то, о чём вы и говорите: мы проедаем достижения фундаментальной науки, используем то, что накапливали годами упорного труда нескольких поколений учёных. Раньше были целые академические институты, занимающиеся фундаментальными исследованиями. А сегодня что? Гранты, тендеры. Эта фрагментация различных направлений, ведёт к вымиранию. Я не исключаю, что где-то могут быть заказные работы. Но главный результат всегда давала и будет давать фундаментальная наука. Надо, чтобы учёные действительно работали в поисках истины, а не в поисках того, каким образом удовлетворить заказчика.
Я думаю для развития орнитологии важно возродить ту цепочку преемственности, что была раньше. Вернуть юннатские кружки, улучшать качество работы учителей биологии в школе и преподавателей в вузах. Я глубоко уверен, что любая наука должна развиваться планомерно. Если отсутствует какое-то звено, знаний не хватает, соответственно результат плачевный.

Анатолий Фёдорович, когда вы поняли, что хотите быть учёным?
– Наша наука о живых объектах, о живом, она невозможна без эмоциональной составляющей, без любви к этому. В этом особенность орнитологии. У каждого ребёнка интерес к живому заложен в крови: увидит котёнка – тянется к нему. Я не исключение. Помню, в сорок четвёртом году (мы вернулись из эвакуации в село Решетиловка Полтавской области Украины), мне семи лет ещё не было. Как-то вечером мамин старший брат после работы, подозвал меня к себе, раскрыл ладонь, а там – птенец. Сейчас, я думаю, это был птенец ласточки, выпавший из гнезда. Я до сих пор помню ощущение чего-то маленького, тёплого, беззащитного… Это не может не тронуть душу человека. Так состоялось приобщение к природе… Но никакой биологической профориентации в нашей сельской местности не было, и даже учителя биологии я не помню! Поэтому интерес к природе возникал лишь изредка – на заячьих охотах в поле и в лесу. Но я не мог даже представить себе, что это может быть профессией. Поэтому, окончив школу в 1954 году с серебряной медалью (что тогда ещё давало право поступления в любой вуз без экзаменов), я не знал, как мне использовать это преимущество, и после долгих колебаний поехал поступать в Харьковский авиационный институт, благо это всего 170 км от дома. И лишь в поезде одноклассник (тоже медалист) Витя Новохатка, который ехал поступать на биологический факультет старейшего Харьковского университета, раскрыл мне глаза на такую возможность и за четыре часа пути окончательно «перевербовал», за что я всю жизнь был ему благодарен. Документы мы сдали вместе, и оба были зачислены…
Практика от института проходила в экспедициях по Крыму и Кавказу. За эти несколько поездок, я так полюбил горы, что работать хотел именно там.
Однако с наибольшей вероятностью по распределению попал бы в одну из школ под Харьковом. Наш преподаватель Александр Сергеевич Лисецкий, посоветовал нам: «Хотите интересную работу, ищите её заранее сами». Мы с моим однокурсником и другом Юрием Шибаевым рвались на Дальний Восток. У Юры получилось, благодаря его будущей супруге Наташе Литвиненко, которая к тому времени уже там работала и нашла для него место в заповеднике. А мне пришлось поиски продолжить. Правда, мечта попасть туда осталась.

И вы отправились в Казахстан?
– Я не думал, что это будет именно Казахстан. Мне хотелось в горы! Поэтому я написал письма в четыре республики в Средней Азии (адресат: управление заповедников), с просьбой принять меня на работу в один из горных заповедников. Отправил письма в Алматы, Ташкент, Фрунзе и Сталинабад (ныне – Душанбе). Не написал только в Ашхабад, потому что думал, что там одни пустыни, сейчас знаю, что там есть и горы. Пришло два ответа, из Фрунзе, мол, такого адреса нет. Из Алматы ответ пришёл из главного управления по заповедникам. Меня спрашивали, куда им обратиться по поводу моего распределения. Я пояснил. А из Министерства высшего образования Украины им ответили: «на усмотрение комиссии по распределению», которая будет только в июне, на дворе же стоял январь. Полгода я томился в подвешенном состоянии. На комиссии по распределению могли решить как угодно, могли сказать, к примеру, что в Запорожской области не хватает учителей. Мне помогло то, что я просился в Казахстан, который тогда олицетворял для всех ЦЕЛИНУ. Поэтому, когда на вопрос старичка, председателя комиссии: «А вы, молодой человек, куда едете работать?» – я ответил: «В Казахстан!», он поднял очки, встал и говорит: «Вот видите с этого парня надо брать пример! Он едет на целину!». Мне уже тогда было смешно, ведь я знал, что казахстанские горы никакого отношения к целине не имеют. Но эта патриотическая нотка сыграла в мою пользу. Я отправился в заповедник Аксу-Джабаглы, краткую информацию о котором (всего несколько строк) нашёл только в Большой советской энциклопедии.
В Казахстан отправился ещё один мой друг и сокурсник Игорь Кривицкий, правда, в другой заповедник – Кургальджинский. Так мы с Игорем оказались в одной системе вдали от родных пенатов. И хотя между нами пролегало более тысячи километров казахстанской степи, всё же мы были самыми близкими соседями и по нескольку раз в год могли встречаться в столице – Алма-Ате. А самое важное – мы попали в руки к одному и тому же учителю, который и завершил наше формирование как орнитологов. Это был Игорь Александрович Долгушин – глава казахстанской орнитологии, доктор, профессор, лауреат Государственной премии СССР, заведующий лабораторией орнитологии в Институте зоологии Казахской Академии наук, а главное – удивительной души человек. К его 100-летнему юбилею в 2008 году мы выпустили книгу воспоминаний о нём.

Расскажите немного о работе в заповеднике.
– В Аксу-Джабаглы я прибыл в 1959 году. Работа была практически стационарная. Семь лет я объезжал одни и те же ущелья. Меня привлекало изучение отдельных, ещё малоизвестных видов птиц. А изучение биологии было возможно только путём многолетних стационарных наблюдений на одном месте. Так, к примеру, мы долго искали гнездо рыжешейной синицы. Специально строили синичники, но только в одном загнездилась парочка. Было обидно, обнаружить в гнезде уже вылупившихся птенцов. А нам нужны были яйца, которые ещё не были описаны в нашей литературе! На следующий год опять стали искать. Мой помощник Виталий Вырыпаев (ставший впоследствии известным киргизским зоологом) вздыхал: «Да если бы я столько времени потратил на женщину, как на эту синичку, то уговорил бы самую неприступную! Сколько чести малюсенькой птичке!». Ему не повезло вдвойне: когда он на праздник 9 Мая отпросился и уехал в село садить картошку, я остался и нашёл-таки гнездо! А потом – ещё пять!

Удалось ли осуществить студенческую мечту и побывать на Дальнем Востоке?
– Да, позже, в 1975 году, на защите кандидатской диссертации своего друга Юрия Викторовича Шибаева.
Тогда с Юрой и ещё двумя известными орнитологами – Александром Назаренко и Алексеем Крюковым – мы побывали на горе Облачной у истоков реки Уссури, это высшая точка Южного Приморья. Мы доехали до определённого места на машине, а дальше пошли пешком. Шли по дальневосточному лесу: бурелом, кустарники. Да ещё всё время вверх. В общем, к концу первого дня моя поломанная семью годами раньше нога, полностью отказалась двигаться! Но ничего, полежал в палатке, оклемался, и потихоньку, потихоньку… А как вышли из леса на такие же, как у нас в Тянь-Шане, открытые склоны, так я уже чуть не бежал… Здесь, в высокогорье Ситотэ-Алиня, мне было интересно сравнить нашу индийскую пеночку с их бурой пеночкой. Они очень похожи, как двойники. Очень хотелось послушать пение земляного дрозда и увидеть его. В наших горах за ним практически невозможно наблюдать. В том же 1975 году, всего за две недели до поездки на Дальний Восток, на Большом Алматинском озере я впервые услышал свист дрозда и теперь хотел проверить – не ошибся ли в идентификации этого свиста. Впечатление такое, будто калитка на ветру скрипит, в одну сторону один звук, в другую – другой. Неоднократно услышанное здесь, на Сихотэ-Алине пение земляного дрозда подтвердило, что  тогда на Алматинском озере мы действительно слышали эту птицу.
Ещё более интересная поездка была на остров Карамзин в Японском море, где Натка длительное время изучала чернохвостую чайку. Отправились мы туда вдвоём с Юрой. Вообще Японское море – это совершенно другие виды птиц, я ошалел от всего увиденного. Во время нашего пребывания на острове на воде начались очередные воинские учения. Макет, установленный на воде, обстреливали самолёты сверху. На скальном островке без единого деревца и вообще какого бы то ни было укрытия чувствовали мы себя очень неуютно.
А когда Юра сказал мне, что Наташа подвергалась такому обстрелу несколько раз, – вообще ужаснулся.

Какая недавняя поездка или экспедиция произвела на вас впечатление?
– В 2010 году по приглашению давнего знакомого орнитолога Юры Дурнева я побывал на Байкале. Красота этого озера, многократно описанная в литературе, оказалась ещё более впечатляющей, чем я ожидал. До сих пор просмотр серии фотоснимков оттуда доставляет огромное эстетическое наслаждение не только мне, но и большинству тех, кто их смотрит. Даже птицы здесь отступили на второй план по сравнению с красотой окружающих ландшафтов.

На Большом Алматинском озере вы проработали 10 лет…
– Да, с 1971 по 1980-й. Так же как и в Аксу-Джабаглы, это была стационарная работа. Мы жили в домиках, каждое утро расходились в поисках гнёзд, наблюдали за ними и их обитателями. Помогали мне студенты. В середине 70-х у меня возникла идея попробовать определить рабочий день птиц, то есть когда они просыпаются. Ведь есть ночные птицы, которые поют всю ночь. Но большинство рано встают и поздно ложатся. Когда мы были в студенческих экспедициях в Крыму и на Кавказе, нам приходилось очень рано вставать, чтобы в полчетвёртого уже быть на маршруте. Задача была по пению определять птиц и стрелять их для коллекции. Представляете, в три ночи встать, когда ещё в 12 под гитару песни орал!
Здесь же у нас обычный рабочий день начинался, как правило, в шесть. Вставали в пять. Птицы уже все были на «службе», нам оставалось только наблюдать за ними и их гнёздами. Вот я и привлёк молодёжь провести так называемые учёты просыпания птиц: в нескольких местах одновременно несколько человек записывали первые услышанные голоса и песни каждого вида птиц. Потом делали сравнительную табличку.
Наблюдения велись значительную часть апреля и весь май. Выяснилось, что в целом в наших горах птицы просыпаются после трёх ночи. К примеру, в Подмосковье в два часа. А на Байкале в час ночи начинает петь садовая камышевка! У нас первыми начинали петь черноголовые чеканчики и лесные коньки в 3.30. Последние певцы в окрестностях Большого Алматинского озера появляются около 20 мая – это зелёная пеночка и обыкновенная горихвостка.

Расскажите о самой памятной экспедиции…
– Экспедиция в июне 1968 года на Кольсайские озёра оказалась особенно памятной. История эта приключилась после двух недель пребывания в горах. Обосновались мы тогда вдвоём с Юрием Николаевичем Грачёвым и местным рабочим (нанятым вместе с лошадью) около второго озера. Поставили две палатки и стали работать, искали в окрестностях гнёзда, наблюдали за поведением птиц. Мне захотелось съездить на открытые места, выше верхней границы леса. Поехал. А лошадь – ещё не сёдланная молодая кобылица – никак не давала надеть на себя седло: двое её держали, пока один седлал. Юрка мне: «Да она тебя убьёт!». Я только отмахнулся, будучи полностью уверенным в себе после семи лет работы верхом в заповеднике. Потихоньку поехал. Добрался до чабана на плато, вечером и следующим утром сходил на экскурсию, понаблюдал птиц. И назад… Здесь моя кобылица стала проявлять характер: срывается в галоп, несмотря на крутизну склона! Единственный выход – разворачивать её назад – вверх по крутому склону, пока она не выдохнется.
А вниз-то ещё сложнее ехать. В одном месте мне её жалко стало, вижу, совсем задыхается, взял я её за повод и пошёл пешком. Не знаю, что случилось, только она через несколько метров буквально, сбила с ног, прошлась по мне и умчалась.
Когда поднял голову, увидел лишь, как лошадь скрылась за поворотом вместе с притороченным к седлу спальным мешком и разложенным на седле ватником. А я лежу со сломанной ногой и удивляюсь. С собой было ружьё, выстрелил и лежу. А время уже послеобеденное, место безлюдное, что делать? Думаю, доползу до перевала, а там, может, откроется вид на Юрину палатку. Это расстояние я полз, наверное, часа четыре: пять-шесть движений, лежу отдыхаю. Потом понял, почему Юра не услышал выстрела: палатка стояла около речки. Дополз до перевала, палатки не видно. Надеялся, что лошадь прибежала в лагерь, и народ начнёт меня искать. Через несколько часов все надежды улетучились. Начала портиться погода, вскоре пошёл дождь. А в горах на высоте 2700 м дождь и в июле холодный!
Пополз в сторону ёлок, добрался до них. Устроился под крайней как под шатром. Был у меня с собой кусок газеты и спички, хотел сделать костёр, а потом осенило: вдруг ель загорится, так и живьём сгореть недолго. От огня отказался. Так в холоде и провёл ночь. Утром как только рассвело, выбрался на тропу, прополз метров триста и чуть не расплакался – на тропе валяется мой спальник, а я мёрз всю ночь! Пополз дальше. В одной руке ружьё, в другой спальник (теперь уж решил не бросать его!). Вдруг услышал голоса. Навстречу – двое всадников по другой тропе чуть выше меня. Я закричал. Услышали!
Подъехали, оказались ветеринары. «Ты что тут делаешь? Пьяный, что ли?». Показал ногу. Один достал нож, срезал палки и приложил к ноге, и моей же рубашкой примотали ногу к палкам. Засунули меня в спальник, чтобы я согрелся, а сами поехали искать нашу палатку по моему рассказу. В спальнике тепло, я уснул, проснулся уже от Юркиного голоса. Ну а потом ещё был нудный, долгий путь в город.
И год лечения. Поначалу думал вообще ходить не буду, многие меня похоронили. Полгода пролежал на больничной койке, а потом ещё полтора ходил на костылях.

Чем вы занимались в это время? Наверняка не сидели без дела?
– Когда стало понятно, что я не скоро встану и выйду работать в поле Эдуард Гаврилов и Мстислав Николаевич Корелов решили нагрузить меня работой над четвёртым томом «Птицы Казахстана». Они с радостью отдали мне часть своих видов славковых, в том числе и камышевок, материалов по которым  практически не было, и никто из нас толком их не знал.

А до этого не хотели отдавать?
– Я начну немного издалека. Дело в том, что два первых тома «Птицы Казахстана» вышли при жизни Игоря Александровича Долгушина, в 1960 и 1962 годах. Работы было много, и уже на второй том ему пришлось расширить авторский коллектив орнитологов. Игорь Александрович написал подробную инструкцию, каким образом, в какой последовательности описывать виды. Продумал до мелочей построение работы. Потому что сам намучался редактировать тексты троих человек. А потом авторов становилось больше, и должна была быть схема, чтобы всё написанное было в едином стиле. Кроме инструкций он заранее распределил все виды птиц 2-го тома между четырьмя авторами. В третьем томе он уже что-то дал Эдику Гаврилову, Василию Фёдоровичу Гаврину и Икару Бородихину.
Но перерыв между вторым и третьим томом был восемь лет, с 1962 по 1970 год. Объективная причина была в том, что Игорь Александрович никак не мог выбрать, по какой системе вести список птиц. А субъективная причина – в 1966 году не стало самого Игоря Александровича… Всё затормозилось. Преемнику Долгушина, Мстиславу Николаевичу Корелову, не обладавшему лидерскими и организаторскими качествами Долгушина, было тяжело.
Меня же смерть Игоря Александровича подтолкнула к уходу из заповедника. И уже в январе 1967 года я работал в лаборатории орнитологии Института зоологии в Алма-Ате. К этому времени все группы птиц были уже распределены между потенциальными авторами. Это сейчас свалили бы всё на новенького и всё – пусть отдувается. А тогда работа над такой фундаментальной книгой была престижной, и никто никому не хотел отдавать свои объекты для написания. Гаврилов уступил мне семейство мухоловковых (четыре вида) и род синяя птица. И я воспринимал это как большую честь и подарок друга. И только после того, как я поломался, меня загрузили по полной.

Вам же было сложно передвигаться… Наверное, мужчины помогали в работе, приносили, к примеру, необходимую литературу?
– Ну, литературы было и дома достаточно, уже в то время у меня была своя хорошая библиотека. А чего не было дома, брал через дорогу в библиотеке Академии наук. Однако вы правы. Общая работа по «Птицам Казахстана», общая любовь к нашему учителю Долгушину сплотили нас так, что мы работали, как одна дружная команда, во всём помогая друг другу.
Наибольшие различия в характере были между Кореловым и Гавриловым. Эдик горячий нетерпеливый пахарь. А Мстислав Николаевич – рафинированный интеллигент, неспешный и мудрый, готовый сделать работу над сводкой единственным занятием на многие годы. У меня получалось сохранять хорошие отношения с обоими, хотя иногда меня и раздражала медлительность Мстислава Николаевича. А с Эдиком мы совпадали идейно, понимали, что главное – поскорее достойно завершить эту работу. Во-первых, это был наш долг перед учителем, во-вторых, у нас были свои задумки, планы: меня влекло к себе изучение биологии высокогорных птиц, а Эдик уже с головой ушёл в подготовку исследований миграций птиц в Казахстане. А незавершённость главной сводки, при которой невозможна была никакая другая серьёзная работа, была, как удавка на шее. Вот со стороны и получалось: двое спешат, а третий упирается…
Гаврилов со всей силой своего темперамента навалился на изучение миграций птиц. И в какой-то момент перевёл «Птиц Казахстана» на нас с Кореловым. Третий том увидел свет в 1970 году, 4-й том вышел в 1972-м, последний, пятый – в 1974-м.
Знаете, а ведь это было самое лучшее время, когда мы были объединены общей целью. Дороги те дни, когда все вместе (Корелов, Бородихин, Гаврилов, Мария Алексеевна Кузьмина, Эвальд Фёдорович Родионов) мы сидели, отбирали присланные фотографии для иллюстраций книги, вместе обсуждали готовящееся издание. А как только эта работа закончилась, центробежная сила раскидала нас всех по разным направлениям научных исследований: изучение биологии птиц, изучение миграций, охрана птиц и Красная книга…

У вас много научных трудов, книг. Какие вам особенно дороги?
– Пожалуй, моя первая книга «Птицы Таласского Алатау» (1966), как и всякий первенец. К тому же она связана с одним из лучших мест на земле и ей отданы молодые годы. Безусловно, «Птицы Казахстана» – как самый фундаментальный наш коллективный труд, памятник нашему учителю. Я бы покривил душой, если бы не назвал двухтомник «Певчие птицы в субвысокогорье Тянь-Шаня» (1979) и «Особенности размножения птиц в субвысокогорье» (1981) – итог десятилетних исследований в высокогорье Заилийского Алатау, где выросла целая плеяда ныне известных в нашей стране орнитологов, часть из которых начинала там работать студентами, а часть – ещё школьниками (самые молодые из них – Олег Белялов и Виктория Ковшарь). Энтузиазму и преданности орнитологии всех этих ребят я обязан тем богатством наблюдений за интимной жизнью птиц, которое свойственно этим изданиям (первое из них получило Диплом Московского общества испытателей природы за 1981 год). Теперь это уже далёкое прошлое.
Сейчас же мне особенно дорога ещё не родившаяся книга, над которой мы сейчас работаем вместе с Вадимом Константиновичем Рябицевым из России, Николаем Николаевичем Березовиковым и Викторией Ковшарь. Это «Полевой определитель птиц Казахстана», которому мы уже отдали три года кропотливого труда. Очень хочу надеяться, что в этом году мы завершим работу над этой не только красочной, но и очень нужной книжкой, которая поможет сотням начинающих орнитологов нашей страны и всего Среднеазиатского региона заниматься любимым делом – наблюдениями за птицами, самыми совершенными творениями природы.

Анатолий Фёдорович, как вы считаете, когда были светлые времена у учёных?
– Светлые времена? Наверное, ещё только будут (улыбается). А в прошлом… Думаю, во времена Сократа… Тогда философов и учёных уважали. Никто и не пытался лезть в их дела… Тогда была весна человечества, пора его юности, детства… Учёные открывали мир.  Сейчас мы его только постигаем. Сейчас человечество старится, и то, что порой происходит вокруг нас, в частности в науке, простите, очень походит на старческий маразм… А если говорить серьёзно, то любой науке, в том числе и нашей, всегда мешало и будет мешать стремление к сиюминутной практической отдаче. Эта погоня за сиюминутной прибылью закрывает горизонты, ведёт к фрагментации научной тематики и, как следствие, приводит к постепенному отставанию тех или иных звеньев единого фронта научного поиска, которые сейчас кажутся кому-то несущественными, но в будущем их отсутствие даст о себе знать. А вместе с некомпетентностью чиновников, которые пытаются управлять наукой, всё это приносит безусловный вред и самой науке, и учёным.

Чем вы заняты сейчас и где бы вам хотелось ещё побывать?
– Кроме определителя птиц, о котором я упоминал, я запланировал (не для себя – такое не под силу даже молодому человеку!) издание в семи выпусках нового обзора казахстанских птиц через полвека после «Птицы Казахстана» (это том «Птицы» в 30-томном издании «Фауна Казахстана»). Первый выпуск этого тома, посвящённый водным и околоводным птицам, увидел свет в 2012 году. Мечтаю выпуском 5-го тома завершить начатую в 2006 году Школьную энциклопедию (вышли четыре тома: птицы, млекопитающие, рыбы-земноводные-пресмыкающиеся, насекомые). Это также коллективный труд, очень нужный нашей школе. Есть и другие планы – например, завершить единой сводкой свои исследования птиц Тянь-Шаня, начатые более полувека тому назад. И очень хочется написать о людях, встреченных на этом длинном пути…

Фото из архива Анатолия КОВШАРЯ