Решение организационного комитета XIV Международной орнитологической конференции Северной Евразии, состоявшейся в августе прошлого года, раздвинуть границы тем и немного отойти от чисто научных докладов и тезисов, безусловно, является стратегически верным! Впервые в практике конференций часть публикуемых тезисов были посвящены так называемой «социальной орнитологии», орнитологическому туризму, истории орнитологии. Близкой к этим темам является ещё одна: «Адаптационный потенциал птиц».
На мой взгляд, все эти темы тесно взаимосвязаны и переплетены между собой. И очень важно, как можно чаще освещать их, говорить о них (в том числе и на научных конференциях) в целях популяризации благожелательного отношения людей к птицам с самого раннего возраста.
К примеру, именно после наблюдения за птицами приходит понимание даже на бытовом уровне, как пернатые с доверчивостью при самой небольшой проявленной заботе к ним адаптируются к людям. И обратно: если заострить внимание человека на том, почему птица адаптировалась к тем или иным условиям, человек из интереса станет и в дальнейшем наблюдать за пернатыми.
Сегодня мы решили опубликовать часть доклада «Адаптационный потенциал птиц и современные условия его реализации» группы соавторов: В. М. Галушин, В. О. Авданин, М. В. Бабушкин, П. М. Глазов, Н. Ю. Захарова, А. В. Кузнецов. А в дополнение к этому материалу опубликуем фотосюжеты наших читателей на эту же тему.
Вступление
Путь в тысячу ли начинается с первого шага. Лао-цзы, VI век до н.э.
…Термин «адаптация» и его производные – одни из наиболее употребительных при описании образа жизни любых животных, включая птиц. Более того, первый толкователь явления стресса, Ганс Селье, возводит его в абсолют: «Биологическая адаптивность и есть жизнь» (1956). Намеренно упрощая это понятие, множество толкований можно свести к двум его главным составляющим – это процесс и результат. Соответственно, рассматриваются и процессы формирования приспособлений организмов к меняющейся среде (на поведенческом и экологическом уровнях), и его результаты (морфологические, физиологические, генетические, биохимические). Анализ весьма обширной литературы и интернет-источников по этим проблемам с очевидностью свидетельствует, что приобретённые животными разнообразные адаптации и их значимость для выживания охарактеризованы значительно более полно и всесторонне, нежели особенности процесса их формирования в природных условиях. К проблеме изучения адаптаций птиц всецело приложима образная характеристика Р. Хайнда (1975), которую Е. Н. Панов приводит в книге «Поведение животных и этологическая структура популяций» (2010): «…бурное накопление фактов в этой области знаний угрожающе опережает возможности их теоретического осмысления».
Как «путь в тысячу ли начинается с первого шага», так и бесконечный процесс адаптивной эволюции начинается с первой адекватной реакции первых «продвинутых» (сообразительных) особей на изменения в окружающей среде. Поэтому мы предлагаем рассмотреть некоторые наши наблюдения и попытаться осмыслить начальные этапы адаптационного процесса, его «первые шаги» применительно к двум группам птиц, более всего имеющих основания опасаться человека: гусеобразных и хищных.
Сегодня очевидно, что деятельность человека привносит самые масштабные, быстрые, подчас внезапные изменения в жизнь абсолютного большинства птиц на абсолютно преобладающем пространстве Земли. Поэтому столь же очевидна жизненная значимость познания именно современных процессов формирования адаптаций птиц к антропогенно трансформируемой среде жизни, прежде всего через их индивидуальное адаптивное поведение.
…Изложенные ниже наши сведения и рассуждения будут касаться адаптаций исключительно вольных птиц. Во всех экологических монографиях и учебниках в той или иной форме постулируется адаптационная триада, обеспечивающая выживаемость животных: наличие возможностей для размножения (для птиц – гнездовых местообитаний), достаточность и доступность пищи, защита от хищников и других неблагоприятных факторов. Применительно к последнему компоненту важно различать реальный пресс хищничества, включая охотничье изъятие, и его потенциальную (как реальную, так и мнимую) угрозу, проявляющуюся в форме фактора беспокойства. Поскольку сегодня именно человек является наиболее значимым модулятором природной среды обитания, наши примеры также будут касаться всех трёх составляющих адаптационной триады, с особым вниманием к изменчивости индивидуального поведения рассматриваемых групп птиц в отношении фактора беспокойства.
Познание закономерностей адаптогенеза предполагает поиск ответов на два противоположных вопроса: почему поведение одних видов адаптивно, а других, подчас экологически или даже филогенетически к ним близких, – дизадаптивно к антропогенно индуцируемым изменениям условий жизни? Действительно, одни виды приспосабливаются к таким изменениям быстро, другие – медленно, а третьи к этому неспособны. Следовательно, виды можно классифицировать как антропофилов, антропотолерантов и антропофобов (Галушин, 2005). При этом важно понять, какими поведенческими преадаптациями обладают первые две категории и почему они отсутствуют у антропофобов. Но даже один и тот же вид в одних условиях оперативно реализует свои адаптационные ресурсы, в других – медленно, в третьих – никак. Важно разобраться – какие именно условия способствуют проявлению адаптивного поведения, а какие его тормозят. Но не следует при этом абсолютизировать прямой адаптационный характер любых изменений в организме, на что справедливо обращают внимание А. А. Мосалов и Е. А. Коблик, характеризуя эколого-географические особенности окраски оперения хищных птиц (2009). Наши исследования, результаты которых используются для обсуждения адаптационных возможностей рассматриваемых птиц, проводились на территориях двух крупных регионов: в центральной части Европейской России и в Южной Азии (Индия и Кабул, Афганистан).
Факты. Гуси на пролётных путях
Западноевропейская популяция белолобых гусей гнездится в российской Арктике, а зимует в Голландии, Германии, Бельгии и Дании. Весной часть птиц летит через обширную территорию Русской равнины в тундру, развернувшись широким фронтом и решая тем самым проблему дефицита мест остановок и кормовых ресурсов (Авданин и др., 2010). Но при этом после комфортной зимовки в Европе, где гусей мало беспокоят, они попадают на территории, где на них идёт активная охота, в том числе браконьерская, не признающая ни правил, ни сроков её проведения.
Гуси справедливо считаются очень осторожными птицами, а охота на них – одной из самых сложных. Тогда как же они решают, казалось бы, нерешаемую проблему совместимости отдыха и кормёжки с безопасностью от охотников, и особенно браконьеров? В 2003–2014 годах в ходе выполнения в Костромской области совместного российско-нидерландского проекта МАТРА наблюдали поведение гусей, которое можно рассматривать как процесс формирования их толерантности к безопасному присутствию людей.
Для идентификации кодов шейных колец требовалось приблизиться к гусиным стаям на 200–300 м. С этой целью автомобиль с расстояния около 400 м «ползёт» к ним на предельно низкой скорости, делая частые остановки на 5–10 мин. А наблюдатели постоянно контролируют степень беспокойства гусей. Если были замечены признаки, что они собираются взлететь, машина не трогалась с места, пока птицы не успокоятся. Таким образом, удавалось подъехать к гусиной стае на 100–200, а на охраняемых территориях – иногда даже на 50 м. Сначала дальнейшие наблюдения в бинокли и телескопы вели из машины. Затем наблюдатели выходили и медленно устанавливали телескопы, прикрываясь машиной. Привыкнув к присутствию безопасных объектов, гуси просто переставали обращать на наблюдателей внимание.
Нередко случались даже ситуации, когда большинство птиц засыпали, складывали шеи, что делало невозможным рассматривать кольца. Тогда, учитывая установившееся доверие гусей, наблюдатели пытались вызвать у них беспокойство, чтобы читать шейные номера, используя окрики, поднятие рук и резкие движения, вплоть до подбрасывания куртки. Гуси поднимали шеи, но не особо пугались.
Но нередко встречались и стаи, которые, едва заметив движущийся автомобиль, поспешно взлетали на расстоянии 400–600 м. Возможно, эти гуси в данном месте или на предыдущей стоянке уже познакомились с охотниками на автомобилях или с применением дальнобойного нарезного оружия, о чём может свидетельствовать столь дальняя дистанция вспугивания. Гуси способны чётко определять границы охранных зон и охотничьих угодий.
Взлетая с территории охранной зоны, они сразу набирали высоту, чтобы перелететь опасный участок, где стоят или могут находиться охотники, но спокойно пересекают оживлённые трассы с постоянным движением транспорта, не усматривая здесь никаких для себя угроз. Также безразличны они к тракторам и другим сельхозмашинам на полях. Вместе с тем, напуганные выстрелами с определённой машины, затем они чётко реагировали на этот или похожий автомобиль, заранее перелетая от него на безопасное расстояние.
Таким образом, суперосторожные гуси идентифицировали наблюдателей как безопасные объекты иногда всего за один «сеанс» приближения к ним, отличая их от смертельно опасных охотников. Столь экологически целесообразное поведение может рассматриваться как свидетельство их высокого и быстро реализуемого адаптационного потенциала. Очевидна и полезность именно для охотничьих птиц максимально быстрой, но предельно адекватной оценки любого объекта: опасный – безопасный, что позволяет им и жизнь сохранять и рационально использовать время не на беспрестанные перелёты, а на необходимую им кормёжку.
Индия: урбо- и агроценозы
Идеальные возможности для максимально полной реализации адаптационного потенциала экологически пластичных хищных птиц
сложились в современных урбо- и агроценозах Индии, где в 70–80-х годах XX века проводили специальные учёты и краткосрочные обследования их населения (Галушин, 1969, 2005, 2007; Galushin, 1971, 1974, 2014; Ganguli, 1975; Ali, Grubth, 1984; Sahdev, 1987; Malhorta, 1996; Khacher, 1996; Galushin, Zakharova, 1998, 2014; Harvey et al., 2006). В Дели (~150 кв. км) численность хищных птиц составляла 3000–3200 гнездовых пар со средней плотностью населения 19,3 пары/кв. км. Абсолютно доминировали чёрный коршун (сокращение за 30 лет с 2400 до 2000 пар), бенгальский гриф (Gyps bengalensis; рост городской популяции с 400 до 1000 пар, но в 90-х годах наступил крах населения вида по всей стране) и стервятник (Neophron percnopterus; ~100 пар). На одном из контрольных участков площадью 85 га в Старом Дели весной 1969 года учли, например, 65 жилых гнёзд коршуна (76,5 пар/кв. км). Столь уникальная численность, какой не доводилось видеть ни в одном городе мира, – самое выразительное доказательство беспрецедентно высокого адаптационного потенциала пернатых хищников. Какие факторы адаптационной триады оказались наиболее благоприятными для них в Индии? Сравним их с условиями жизни хищных птиц в двух других городах Южной Азии: Кабуле и Ханое. Возможности для гнездования во всех трёх урбоценозах относительно сходные.
Самые обильные пищевые ресурсы для них сосредоточены в Дели, меньше их в других городах (практически нет пищи для некрофагов). Но главное отличие – в безопасности существования. В Афганистане никаких признаков толерантного отношения местных жителей к птицам не было отмечено. Более того, подростки и даже взрослые мужчины имели при себе качественно изготовленные дальнобойные рогатки, из которых они постреливали птиц, но не на еду, а ради самого процесса стрельбы, так как добытых птиц обычно выбрасывали. А во Вьетнаме нередко птиц ловят как съедобную добычу. Принципиально иное – самое благожелательное – отношение к животным свойственно индийцам, оно заложено многовековыми канонами индуизма. Учение о реинкарнации, о переселении человеческих душ в самых разных животных, которое надёжно блокирует любые охотничьи инстинкты, было замечено и Владимиром Высоцким: «Хорошую религию придумали индусы». Безукоризненно экологичную, добавим от себя.
Вероятно, этими особенностями трофических связей и безопасности существования можно объяснить столь разительные отличия в биоразнообразии пернатых хищников в трёх городах Южной Азии.
Уникальное обилие хищных птиц Дели резко контрастирует с почти полным их отсутствием в Кабуле (за четыре года зарегистрировали всего четыре пары двух видов: чёрного коршуна и обыкновенной пустельги) и в Ханое (где краткосрочные наблюдения не выявили ни одной особи пернатых хищников).
Сформированная за многие века безбоязненность хищных птиц Индии в отношении человека поистине беспредельна. Делийские коршуны, например, в острой конкурентной борьбе с домовыми воронами (Corvus splendens) не только добывают отбросы белковой пищи (обрезки баранины и курятины на рыночных помойках), но не брезгуют мучными изделиями (кусочками хлеба и лепёшек). На официальных приёмах на открытом воздухе коршунам подчас удавалось похитить прямо с разносимых официантами подносов не только мясные фрикадельки или маленькие сосиски, но и кусочки жареного теста.
Ученики школы при посольстве баловали птиц своими завтраками, подбрасывая вверх печенье, где коршуны его изящно подхватывали и налету поедали. Они запоминали своих благодетелей и, похоже, выпрашивали подачку, кружа над ними с характерным верещанием. Но точно так же коршуны запоминали и своих обидчиков, один из которых неосторожно забрался к их гнезду неподалёку от своей квартиры в Дели и был преследуем его владельцами в течение всего летнего сезона 1968 года. Возможное толкование такой необычайной агрессивности: не испытывая ни малейшего страха перед человеком, коршуны восприняли любопытного орнитолога как большую, опасную для гнезда обезьяну, стаи которых разбойничают в индийских городах, заслуживающую достойного отпора (Галушин, 1980).
В информационном поле пернатых хищников Индии отсутствует такой сигнал опасности, как человек с ружьём. Но по иронии судьбы именно здесь их подстерегала «информационно нулевая» жестокая опасность, недоступная органам чувств, но вызвавшая с середины 90-х годов ХХ века внезапный крах огромной популяции бенгальского грифа по всему Индийскому субконтиненту, где ещё 30 лет назад он численно доминировал над всеми другими пернатыми хищниками. Впервые массовая гибель бенгальских грифов была обнаружена в Национальном парке Кеоладео в 180 км южнее Дели, где за несколько лет их численность упала на 90–95 процентов (Prakash, 1999). Основной причиной этой орнитологической катастрофы признан ветеринарный препарат диклофенак. Им в массе обрабатывали коров, в случае гибели которых их туши поедали грифы, а диклофенак смертельно поражал почки некрофагов (Green et al., 2004; Naoroji, 2006; Risebrough, 2006). Этот трагический пример – тревожный «звонок» о том, что даже массовые процветающие виды внезапно могут стать беззащитны перед скрытыми угрозами, не содержащими для птиц никаких предупреждающих информационных сигналов. И грозное напоминание защитникам живой природы о всеобъемлющей значимости подзабытого сегодня призыва: «Люди, будьте бдительны!»
Суждения
Вернёмся к вопросам, заданным во вступлении к статье. Каковы самые начальные этапы адаптационного процесса, его «первые шаги» на долгом пути приспособительной эволюции? Почему поведение одних видов адаптивно, а других, подчас экологически или филогенетически к ним близких, – дизадаптивно к антропогенно индуцируемым изменениям условий жизни? Какими поведенческими преадаптациями обладают антропофилы и антропотолеранты и почему они отсутствуют у антропофобов?
Изложенные выше сведения не дают чёткого ответа на поставленные вопросы, но предоставляют некую фактологическую основу как для самых разных суждений на этот счёт, так и для размышлений о путях дальнейших исканий в области познания хода адаптогенеза. Его начало выглядит достаточно отчётливо: любые адаптации популяционного и видового уровня начинаются с приспособительного поведения отдельных особей (Галушин, 1982, 2008). И здесь мы полностью согласны с мнением многих зоологов об «интеллектуальной разнокачественности» особей и даже видов в животном мире. Преимущества последних при расселении в новые местообитания охарактеризовал С. С. Москвитин (2001): «Соотношение видов, особенно на антропизированных территориях, будет меняться в сторону… видов «интеллектуалов», ибо они имеют более высокую скорость перехода индивидуального опыта на популяционный уровень». Высказываемые на конференциях (В. Т. Бутьев) и в Интернете (К. Е. Михайлов, Е. Э. Шергалин и др.) мысли о «пассионарных видах», о «видах-выскочках» (Леонович, 1991) вполне приложимы и к «пассионарной разнокачественности» составляющих их особей.
Эксперименты по приручению больших синиц (Parus major) показали, что на преодоление страха перед человеком у отдельных особей уходило час-два, а брать корм с рук и выпрашивать его несколько выводков научились друг у друга за два дня (Мантейфель, 1980; Мир животных: zooeco/eco-eto/).
Известны случаи, когда синицы осенью как бы напоминали – «пора вешать кормушку: стучали в стекло, залетали в открытую форточку» (ВОА), а пойманные, окольцованные и выпущенные на волю практически немедленно отправлялись за кормом в ту же ловушку. Сходное поведение было выявлено у скворцов (Sturnus vulgaris) и других птиц (Благосклонов, Авилова, 2002). Эти наблюдения подтверждают видовые, местные и индивидуальные различия в длительности формирования толерантности к человеку – от нескольких дней или даже часов у воробьиных птиц до нескольких лет у преследуемых людьми водоплавающих и хищных. Большинство птиц ещё не преодолели страх перед человеком, но, удостоверившись в его безопасности, достаточно быстро к нему привыкают. К тому же замечено, что птицы более насторожены в отношении одиночных людей или небольших групп, а в городской сутолоке они чувствуют себя в большей безопасности, вероятно, понимая, что из толпы по ним стрелять никто не будет. Приведённые выше и многие другие примеры подчёркивают значимость познания когнитивных способностей птиц как основы их адаптогенеза. Поэтому в завершение наших суждений – выдержка из письма одного из соавторов (ВОА): «…имея дело с пернатыми братьями нашими меньшими, помните – даже в самой маленькой птичьей головке есть разум, и живёт это существо не только инстинктами и рефлексами. В большей степени это наша проблема, что мы не можем их понять».
Советы
В заключение – отечественная классика: что делать? Как научиться понимать разум птиц? Каким образом можно поспособствовать познанию современных особенностей их адаптогенеза и необходимых для этого условий его реализации?
В самом общем плане – признать описательную орнитологию правомочным и значимым направлением развития современной науки, а не пройденным ещё в прошлом веке её этапом. Рекомендация выглядит исходящим от ретроградов анахронизмом, но только скрупулёзные наблюдения за поведением и образом жизни отдельных особей, сравнение их друг с другом позволяют выявлять индивидуальную специфику: лабильность и консерватизм, большую или меньшую способность осваивать новые пищевые, гнездовые и защитные ресурсы, быстрее или медленнее приспосабливаться к постепенным или радикальным, мелким или масштабным антропогенно индуцированным изменениям условий существования. Современные подходы справедливо требуют видеть «лес за деревьями», но для анализа и поиска обобщений процессов адаптогенеза не менее важно тщательно рассмотреть и каждое «дерево в лесу». Быть может, настало время дополнить экологически важные вычисления именных, но обезличенных индексов, описывающих свойства популяций и иных множеств особей, адаптивно значимыми личностными характеристиками отдельных индивидуальностей. Справедливости ради нужно сказать, что наблюдения в природе, специальные исследования и эксперименты уже накопили немало фактов, свидетельствующих о разных способностях особей и видов к адекватности и скорости реакций на сигналы об изменениях в окружающей среде, позволяющих выявлять удачные поведенческие и экологические «новации», адаптивные отклонения от стереотипов, оценивать характер их перехода на видовой уровень по схеме: «талантливые» особи
– «талантливые» группы – «талантливые» виды. Многое в этом процессе зависит и от специфики среды, поскольку стабильное, комфортное существование замедляет или даже блокирует адаптивные отклонения от стереотипного поведения, а его изменчивость, информационная напряжённость ускоряют темп адаптаций. Не лишено логики предположение, что различия адаптационных способностей видов и географических популяций кроются в их преадаптациях к освоению меняющихся условий жизни, выраженных в доле «талантливых», информационно-лабильных особей, способных быстро и адекватно (т.е. приспособительно) реагировать на непредсказуемые антропогенно индуцированные преобразования привычных местообитаний и внедряться в их новые, далёкие от стереотипных модификации, например, в агро- и урбоценозы. Это будут прежде всего особи наиболее толерантные, которые и составляют адаптационный ресурс вида.
…Очевидно, что предложенные здесь трактовки адаптогенеза и путей его познания носят поисковый характер, а потому требуют всестороннего обсуждения и, главное, дальнейших целевых изысканий.
Подготовила Наталья БОРОВАЯ
