Автор текста и фото Михаил ПУСТОВОЙ
Солёный прибой окатил бескрайний галечный пляж, где загорать не мешал переизбыток людей; а из моря изящно, описывая дуги, выпрыгивала пара дельфинов. Желтел скалистый берег, в котором свои дорожки пробивали ручьи. Где-то вдалеке негромко проплыла рыбачья лодка. Поблизости шумели сосны, моя палатка была спрятана в их тени; и приближался короткий, но красивый южный закат. Это Черноморское побережье русского Кавказа, его милая часть, ещё не испорченная курортами и летней жарой.
Там, где нет мангалов
Встреча с Чёрным морем в предпоследний день апреля была не изящная, как того требует история. Ещё на днях я бродил по полуразрушенному селу, там, где русские и украинцы воевали с украинцами и русскими за Донбасс, – далеко заходить было нельзя из-за мин. Вчера я сутки без отдыха пробирался автостопом по Дону и Кубани, привыкая, что не слышно артиллерии. На дорогах меня ждали пробки из-за ремонта. Наконец, развилка Туапсе – Геленджик у посёлка Джубга. Бывший большой начальник в краснодарской милиции подбросил меня до бухты Инал. Я даже не знал это название, но был в курсе, что слева будет бухта, огороженная православным духовенством и губернатором края.
Томительно пахнет сосной, солнце прогрело воздух до 28 градусов, а я знаю, что неделю назад у меня дома в Калужской области выпал снег. Из-за вьющейся субтропической растительности открывается светло-синяя водная гладь. «Привет, морюшко!» – здороваюсь я и обозреваю панораму из заваленных мусором сараев, которые летом превращаются в торговые ряды, и слышу грохот строящихся турбаз. Тянет запахами: углём от мангалов и сладковатым от трупов дельфинов, убитых штормом и выброшенных на берег. Местные культурно отдыхают. Какой-то юнец пытается узнать, в риторике гоп-культуры, есть ли у меня паспорт. «Какое тебе дело?» – иду дальше. «Я – охранник! Это, чтобы ты не потерялся», – что-то изображает из себя кубаноид. Так называют гоноровую прослойку из кубанцев.
После зимних штормов берег меняется – всюду пластик и гниющие красные водоросли. Шаги по гальке даются чуть легче, чем по курумнику. Очень хочется разбить лагерь до заката, и в последние десять минут дня я выхожу на прибрежную поляну; лесной склон уже кто-то обжил: деревянные скамейки, заборчики и площадки, окопанные под палатки. Внизу бежит ручей. Идеально. Летом здесь обитают хиппи. Весной буду я.
Вольные курорты
Зимой центр европейской России утомляет пасмурностью неба и слякотью. В этом году природа, недолго поиграв морозами в январе, когда небо грело душу красными закатами, спешно избавилась от снега к марту. Два месяца странного для сезона тепла оформляла картина из подгнивших листьев и жёлтой травы. В разгар апреля повалил снег, и я сбежал на юг. Крым и Кубанское побережье – два места, где ласкают лучи солнца, а гористый рельеф даёт шанс погулять по лесам, не утопая в растаявших дарах атмосферы.
В сезон на море соседствуют три мира. Малая доля россиян, которая опустошает банковские карты и отдаёт сбережения или лёгкие деньги за приют. Их несколько миллионов – они лежат на пекле, не заходят в воду, а их жёны дрессируют детей. Аборигены – конгломерат из русских, украинцев, греков и армян, что идентичны на лица, ждут от курортников за ночь в отеле 5–7 тысяч рублей 2500–3500 тенге), 3 тысячи рублей за однокомнатную квартиру или 2 тысячи за комнатку. Их волнуют погода и деньги. Скучный мир обходит стороной публика, что селится в палатках; они играют на гитарах, соблазняют друг друга, предаются нудизму и курят коноплю. Некоторые лазят по горам.
Как прикоснуться к независимой жизни на море и в горных щелях Кубани? Я люблю разглядывать карты – это единственный «трофей домой», что я ищу в регионах. Джубга и Новороссийск, а посередине: Дивноморское, Джанхот, Прасковеевка, Криница, Бетта, Архипо-Осиповка, Бжит. Ты приезжаешь в любое поселение, а от них пешком по берегу, и глаза ищут ручейки в оврагах: там в тени деревьев есть «полянки». Только для котелка нужно купить что-то вкусное, с запасом.
Браконьеры и мысли
Ночью пришли рыбаки, из тех, что прячутся от государственных сторожей природы, и ныряли в море. Они «настреляли» по мешку рыбы и осторожно ушли, остерегаясь засады. «Уважаемый, посмотри, какая красота!» – подозвал вчера один из них меня к обрыву. В море охотились дельфины; век назад турецкие моряки забивали их на жир, чтобы продавать русским. У дельфинов в дельфинариях добрые глаза; и хотя бухта Инал мелкая, в ещё прохладном море я всё равно не доплыл бы до них.
Сидя на сколоченной летними поселенцами лавочке, я читал Милорада Павича: красивую книгу «Разноцветные глаза» о мучительной и яркой сербской истории. Неделю назад русский доброволец из Поволжья высматривал фазанов. И мы болтали. Два дня назад пришло сообщение, что он убит. На Луганщине жарко, как и на Кубани, но всё помнится, как в тумане. Я откладываю книгу, подаренную Максимом; он летом часто бродит по Хибинам, пересматривает «Территорию», а Чечня его не отпускает. Стираю воняющий передком спальный мешок и одежду, в которой там гостил. Вдыхаю последнюю сигарету и мечтаю бросить курить – ведь здесь слишком вкусный воздух.
Всё чаще появляются люди – они шумят, пьяные делают шашлык и бегают в Бжид за горьким пивом. Проходят российские пограничники. В лесу стреляют охотники. «Там, по-настоящему красиво», – агитирует Александр перебраться к Бетте и Голубой бездне. Он – неформал в кедах, а его черноморский дом – шалаш под полиэтиленом. Шалаш зимой повредили егеря – чтобы он не жил. Я пакую рюкзак и спускаюсь по осыпающейся тропе.
Женские бёдра и потные ноги
Жиденький водопад в июне высохнет – сейчас он падает с высоты 20–30 метров. Я беру в руки землю – она уже сухая, как пыль. Сотовая связь тут не ловит, и интернет не расскажет о погоде. До Бетты километров 25, жара: я обливаюсь из ручейков каждые пятьсот метров. В ботинках ноги от пота раздуваются, как губка, а красоты окружающего мира тускнеют. Как же хорошо путешествовать летом по Заполярью, где нет пекла!
Округлые женские бёдра, излишняя татуировка солнца на тоненькой пояснице, снятый лифчик. Одна, вторая… На мужчинах глаза, естественно, не останавливаются. Нудисты. Об этом я рассказал через полчаса двум встречным мужчинам средних лет. Они убегут подсматривать, а их жёны, с колышущимися грудями и животами, будут искать супругов. Нудизм властями на Кубани не атакуется; сумасшедшие христианские активисты и казаки с нагайками не трогают обнажённые натуры на пляжах.
Один русский солдат храбро взорвал обречённое из-за черкесов укрепление Михайловское в марте 1840 года. Архипо-Осиповка носит его имя. Там классный пляж, извилистые улицы и много армянских торговцев. Аборигенов русские депортировали в XIX веке в Турцию. Я голодный – последние два дня доедал пачку мюслей, банку консервов и горсть печенья. «Магнит» в два раза дешевле, чем магазинчики местных. Обгорелый, я жадно уничтожаю творог и любуюсь мостом через реку Вулан. На берегу болтаю с автостопщиками из Омска и Екатеринбурга – они «аскают» сигареты. Опережая закат, я интуитивно и упорно лезу по оврагу – наверху поляна, лавка и кострище. Ноги в крови, но фотография получается удачной.
Это странное имя – Бетта
Пройти мимо домика сложно. Мне уже говорили, что какой-то мужчина выкупил землю и построился у Бетты. Я кричу. Тишина. Захожу – каскад построек, холодильник на веранде, но нет электричества, рукомойник и мангал. Детские игрушки. Трижды ночую в одной из комнат на кровати; о, блаженство! – с матрасом. Бреюсь у зеркала и вытираю всю пыль со скамеек. И все три ночи я еле сплю – море гремит в нескольких метрах от меня. Какая ирония!
Я объявил бойкот одежде. Люди, что медленно шли от Бетты по галечнику, были видны мне за сотни метров, и я успевал прикрыть наготу. Девушки, замороченные на восточной субкультуре, загорали и общались со своим сознанием немного дальше. Как-то мимо проходила странная пара, в потрёпанной одежде и в треуголках из пакетов от солнца. Оказались из Санкт-Петербурга. Предводитель говорил, как интеллигент. Они ушли. Я разбирал рюкзак в домике, когда они вернулись и стали купаться, как Адам и Ева, под «моим» окном. И мне очень не захотелось, чтобы они надумали заселиться в домик. Потом я видел русского националиста с детьми. Постройки оказались жильём рыбацкой артели.
Слева от меня зияли обрывы. Идти по косогору к Бетте было чем тяжелее, тем приятнее: прошмыгнула коричневая змейка, а я лечил лёгкие запахами сосновой коры, хвои и пыльцы: сосны цвели. Забор. «Санаторий Минобороны. Выход запрещён! Спуститесь к морю и попадёте в Бетту», – рассмешили меня женщины из клумбы. Пляж Бетты вонял водорослями, местные жители застыли в тёплой одежде, а я сел в автобус до Геленджика – мне было нечего читать.
«Русская Ривьера»
В Кринице, век назад одном из немногих зажиточных российских поселений на малярийном побережье, пасмурно и туман. Полчаса назад меня жарило солнце. В предгорьях Кавказского хребта вьётся лёгкими серпантинами и тягунами «Дон». Трасса «М-4». Зелёные горушки поросли кустарником и сырыми лесами; склоны сверкают известняковыми обрывами. Маркотха – это эстетика побережья (400–900 метров), а не горы, даже Хибинам он не конкурент. К морю спускаются неглубокие реки; летом вода в них противная на вкус, а если ливень окатит хребет – стоки бурлят грязью.
Пшада – река с руслом из гальки, которую деребанят строители, и одноимённый посёлок. Михайловский перевал; в ущельях рядом я созерцал свои первые в жизни водопады и дебютировал в игре «заблудись в горах». Посёлок Возрождение – там, в лесу, живёт неформал в красных штанах, а еноты воруют еду из палаток. По хребту идёт старая военная дорога, там снимали сериал о Чечне «Грозовые ворота», а кубаноиды требуют деньги за проход к дольменам у реки Жане.
Видеть милый городок-курот Геленджик в тумане и чувствовать в море привкус болота – это грустно. Пальмы, набережная, казаки-клоуны. Горожане надели важные выражения на лица и семенят по пляжу. Я плаваю один – море отныне тёплое. Тоска – я беру билет до Дивноморского: подвозившая в дороге на юг девушка-психолог Ольга из Орла сделала ближайшей бухте реверанс. «Кемпинг запрещён! Прохода к морю нет!» «Захоронения на кладбище запрещены!» – подход к Голубой бездне встречает объявлениями. Пицундская сосна и сон важнее угроз чиновников. Игнорирую первый запрет и откровенную ложь.
Тотем любви и норд-ост
Голубая бездна. В палатке молодой человек проклинает ту минуту, когда съел немытое яблоко из универсама. Это я. Отравление. Кружится голова, а искрений репортаж о Кавказском побережье Семёна Васюкова «Край гордой красоты: природа, характер и будущее русской культуры» читается медленно. Диагноз поставлен народником на заре XX века: спекуляция землёй и жильём, обирание туристов, мёртвые промышленность и село. Всё так же, но грандиознее масштаб. Современница–архитектор Майя Осичева листается без жадности. Её краеведческий текст обтекаем.
«Слава психонавтам» Егора Летова торжественно лилась из телефона; я в потёмках потею на сыпухе из известняка и глины – от ручья возвращаюсь наверх по обрыву. На поляну я вывалился из зарослей колючки – удивил москвичей и не скатился далеко вниз на камни. Даже радостно. Тотем любви, с фаллосом из камушка и ожерельем из ракушек, караулил мою палатку; невдалеке в двух палатках (два мальчика плюс девочка) молчали, готовили и осторожно заходили в лес. Скучно – не витала туристическая атмосфера горных походов. Дважды гас день; я топил прошлое в лаймовом алкоголе и уходил в наушники: там был певец сербских войн Rodoljub Vulovic Roki. И ещё «Мара» – она, кажется, поняла нашу Арктику. Ночами загорались огни новороссийского рейда и Геленджика. Терпеть их – слишком личное.
Норд-ост гонит ветер без отдыха: час… пятый… сутки вторые – палатка дрожит. Солнце выходит вечером, а ночью в роще гостит дождь. Днём мутное от прибоя море бросает моё тело на камни, а невдалеке табличка «купание запрещено!». Недалеко вытоптанный лес – это автокемпинг, которому «можно». Там ночуют упитанные женщины и затем пишут о своих впечатлениях в сети; они требуют от своих мужчин не подходить к «умопомрачительным обрывам!». Обычные обрывистые берега. «Смешная публика», – это думаю я, когда листаю их отчёты. Пицундская сосна хорошо пахнет, но 9 мая я ухожу. Дома меня встретила прохлада и дожди, несвойственные нашему маю. Я захотел в Якутию.
